Марк Эпштейн

На этом снимке, сделанном в 1943 году, – я в госпитале.

Нас направили на Ленинградский фронт. Я попал в отдельную роту снайперов, в Левашово (78-ой стрелковый батальон). Там нас учили недели две.

Условия были приближены к фронтовым. В 6 утра – подъем; жили мы в больших казармах и спали на дощатых нарах. Утром – а тогда было очень холодно – мы бежали к озеру, где окунались.

Через две недели нас отправили на передовую. Вопросы задавать было нельзя, иначе можно было попасть в руки СМЕРШа.

Мы сидели в траншеях. Иногда для нас оборудовали специальные места: на деревьях, на крышах и др.. Мы занимались убийством: мы были вынуждены стрелять по немцам. Мы стреляли, если появлялась движущаяся цель.

Я не вел подсчет убитых мной немцев, но мои командиры сказали мне, что их было примерно 25 (за период с октября по декабрь 1942 года). В декабре мы начали подготовку к прорыву блокады Ленинграда.

Распорядок был очень строгий; иногда мы ходили в разведку. Немцы на другом берегу Невы (в районе Дубровки) вырыли себе землянки; они создали настоящие земляные укрепления.

В землянках у них было все, в чем они нуждались. Когда мы позже взяли эти укрепления штурмом, мы с удивлением обнаружили в землянках немцев пианино.

Командование усиленно тренировало нас, так как немцы облили водой крутой берег Невы высотой 12-14 метров; вода замерзла, и нам надо было перейти реку по льду, а затем выбраться на берег по высоким лестницам.

12 января 1943 года нас построили на берегу Невы; приехал старшина с бочкой. Нам раздали по кружке и сказали: «Мужчины, шаг вперед!»

12 января 1943 года нас построили на берегу Невы; приехал старшина с бочкой. Нам раздали по кружке и сказали: «Мужчины, шаг вперед!»

Мы все сделали шаг вперед. Старшина подходил и наливал нам из бочки спирт в кружку.

Командиры сказали, что нам предстоит тяжелая работа – взятие другого берега Невы, где укрепились немцы. Мы были тепло одеты: на нас были полушубки, ватные брюки, теплые шапки, но опыта у нас не было.

Нас предупредили, что если нас ранят, надо упасть и попытаться выжить. В ином случае, нам никто уже не поможет, поэтому надо выпить. Однополчане возмутились: как это – выпить, опьянеть и идти в бой? Один парень сказал: «Я пить не буду».

Старшина ему заявил: «Ты [вышел из строя и] сказал, что ты мужик. Значит, ты не мужик! Встань в строй!» Старшина наблюдал, как мы пили.

Я выпил полкружки спирта; запить было нечем, и мы стали заедать чистым снегом. Заиграл оркестр; мы услышали грохот канонады и ринулись с лестницами вперед. Нам стало жарко, мы были пьяны, и мы побежали с криками «УРА!» Если бы мы могли трезво смотреть на ситуацию, думаю, мы бы не побежали вперед. А вокруг нас пулеметы бьют, артиллерия, взрываются мины. Мы приставляли лестницы к берегу, а немцы сталкивали их.

Лестницы падали назад вместе с людьми, и люди ломали себе спины, головы и кричали от ужаса и боли. В это время снаряды и мины падали в Неву, и все шло под воду. Вокруг все было в крови и в мясе… Невозможно описать словами то, что происходило.

Я был неверующим, но я верил, что у каждого человека – своя судьба. И вот мы ворвались в траншеи, побили немцев и спрятались в воронках от снарядов. Когда мы выбежали из воронки, я почувствовал, что меня чем-то сильно ударило в голову. Я упал и потерял сознание.

Потом уже мне рассказывали, что в голове у меня была большая дыра, и казалось, что поврежден головной мозг. Хирург осмотрел меня и приказал отнести поближе к моргу. Медсестры аккуратно перевязали мою рану. В полузабытьи я услышал, что меня собирались немедленно отправить в госпиталь в Ленинград.

В январе 1943 года я оказался в Ленинграде. Когда меня привезли в нейрохирургический институт на ул. Маяковского, дежурил Поленов, основатель института. Он осмотрел меня и распорядился срочно отправить на хирургический стол [Поленов Андрей Львович (1871-1947 гг.) – один из основоположников нейрохирургии в СССР]. Оперировали меня 6 часов, а затем я долго был без сознания. Поленов часто приходил осматривать меня и кричал на медсестер: «Ему – самое лучшее!»

Все самое вкусное лежало на моей тумбочке. Потом меня перевели в больницу имени Мечникова. Я провел полгода в неврологическом отделении. Меня окружали сумасшедшие, многие были привязаны к кровати. Родители обо мне ничего не знали.