Отец — коренной минчанин, небедная семья была. Мать его оканчивала в Варшаве зубоврачебную школу. А отец был такой труженик… У них и корчма была, и торговлей занимались. У отца родной брат — военнослужащий, офицер Красной армии. Сестра — обыкновенная женщина. Жили на улице Коллекторной, которую когда-то называли «Еврейская», поскольку она вела к еврейскому кладбищу. Отца звали Николай Ефимович. Дедушка Ефим Ерухевич. Бабушка Берта Ефимовна, по-еврейски Бейла.

В 1940 году на отца донесли, его арестовали и по ложному обвинению посадили в тюрьму. Много было завистников: чемпион, известный в городе. Город-то был небольшой, до войны было 300 тысяч в Минске. Вот у меня в памяти осталось как он подошел к моей коляске, где я спал, и попрощался. И первая моя встреча с ним после этого была, когда он приехал за мной в Вильнюс четыре года спустя, когда война закончилась.

Чекисты его держали в одиночной камере, но не избивали. Он был чемпионом по поднятию тяжестей. По легкой атлетике был, ну и по поднятию тяжестей, поэтому был очень сильным. Они хлопали его по плечам и говорили: «Ты здоровый, мы заставим тебя говорить». Но бить его боялись, потому что чекистов тоже периодически чистили. А делом отца интересовался его друг, Седых Василий Яковлевич. Он до войны был председателем Верховного суда и член ЦК. Поэтому эти ребята из органов, наверно, понимали, что надо аккуратно.

Насколько я помню, отец любил юмор, анекдоты знал, поэтому его, скорее всего, обвинили за анекдот про Сталина. Еще он слушал незаконное негосударственное радио. Отец не любил рассказывать про войну, но говорил, как на передовой был, пить хотел. И они пили из лужи воду, и труп лежал в этой луже.

Отец вернулся в Минск инвалидом 3-й группы. 10 лет он был инвалид. Рука плетью так висела. Была такая ежегодная комиссия, которая решала, имеет ли человек право на пособие по инвалидности. И вот они заявили: «Вам для работы тренером две руки не надо». И лишили его инвалидности – вот такое отношение советских властей было. И только перед смертью ему вернули инвалидность.

И осталось в памяти первое время после переезда на улицу Энгельса. Вся Энгельса была заполнена немецкими боевыми машинами. К нам зашел немец в комнату. Висел портрет отца. И когда он на него посмотрел, сказал: «Jude».