Родители Елены Драпкиной

На этом снимке – мой папа Ошер Левин и моя мама Гинда Левина. Снимок сделан в Минске в 1920 году.
Мой папа, Левин Ошер Гиршевич, родился в Минске в 1891 году. Его коллеги называли его Оскар Григорьевич; он работал учителем еврейского и русского языков, а потом (когда я была в восьмом или девятом классе) стал работать бухгалтером.

У него всегда было слабое здоровье: у него были проблемы со зрением, и он постоянно носил очки. Мы потеряли папу в Минском гетто, в 1941 году.

Моя мама родилась в Минске в 1895 году, и её жизнь закончилась в Минском гетто 20 ноября 1941 года. Её девичья фамилия – Хаютовская. Её еврейское имя было Гинда Эльевна, но все её звали Евгения Ильинична.

Мама закончила гимназию в Минске, и работала в Минском горисполкоме. Вероятно, папа не мог один содержать нашу семью, поэтому мама вынуждена была работать.

Папа выписывал газету «Рабочий», мне – детский журнал «Мурзилка», газету «Пионерская правда», «Московскую правду» и местную белорусскую газету.

Мама с папой говорили на идише между собой, а мы (дети) понимали их, но они не учили нас писать и читать на идише.

Я не знаю, как познакомились мои родители, как проходила их свадьба, но, думаю, всё было согласно еврейским традициям, так как дедушка был очень религиозный человек.

В нашей семье было трое детей: старший брат Гирш, названный в честь дедушки со стороны отца. Гирш родился в 1920 году.

Затем я, Елена (1924 года рождения), и мой младший братик Саул, 1929 года рождения. Саула мы потеряли 20 ноября 1941 года в Минском гетто, вместе с мамой.

У отца было много книг: я помню книги Чернышевского и Герцена. Мама читала меньше, так как она работала: у неё не было помощников, а ей нужно было прибраться в доме, приготовить еду. С работы она приходила поздно вечером, но папа ей очень помогал.

Помню такой случай: мама как-то пришла с работы и прилегла отдохнуть, а папа пришёл и поцеловал её на глазах у нас, детей (думаю, это был такой воспитательный момент: папа хотел показать детям пример правильных отношений между членами семьи).

Папа много читал, много знал; в общем, играл роль «первой скрипки» в нашей семье. В районную библиотеку мы не ходили: в каждой школе была собственная библиотека, где мы брали книги для чтения.

В нашей семье не соблюдали еврейские традиции, но на Песах к нам приходил дедушка, приносил мацу, какое-то очень вкусное вино и просил нас всех его попробовать.

Мои родители не были членами партии. Я ничего не знаю об их политических взглядах, так как на эту тему нельзя было говорить.

У папы, вероятно, был «белый билет» [«белобилетником» называли человека, освобождённого от обязательной военной службы по состоянию здоровья]. У него с детства были проблемы со зрением, и он постоянно носил очки.

Мои родители в синагогу не ходили: они были вынуждены много работать, и у них не было времени на общение, так как им надо было заниматься воспитанием троих детей. Помню, однажды родители пошли в театр, а мы с братом остались дома.

Замков тогда не было, я закрыла дверь на засов и мы уснули. Мы не слышали, когда родители вернулись из театра, не слышали, как они стучали в дверь.

Папа принес лестницу, поднялся наверх и через форточку на втором этаже попал в дом.

Я не помню, чтобы мои родители ездили куда-либо на отдых. Я же… Я проводила летние каникулы в пионерских лагерях, а младший братик ездил на дачу с детьми из детского сада, в который он ходил. Мама всё время работала, поэтому я часто навещала братика в детском саду.

У папы было два брата. Младшего звали дядя Толя, а имени старшего я не помню. Старший брат был провизор, работал в аптеке. У младшего брата была жена и сын Миша Левин (я не помню, кем он работал).

Женой дяди Толя была тётя Рахиль (она закончила гимназию вместе с моей мамой). Они все жили в Минске. Во время войны, в гетто, все три брата жили вместе с семьями в одной 14-метровой комнате.