Марк Евгеньевич Эпштейн – очень обаятельный человек. Ему 83 года, но выглядит он моложаво: подтянутый седовласый элегантный мужчина спортивного вида.
Очень активный, энергичный, полный планов, он подробно, до мелочей, рассказывает о своей жизни и охотно показывает документы из семейного архива.
Марк Евгеньевич очень эмоциональный; кажется, что он заново проживает события своей жизни. Следует отметить, что Марк Евгеньевич всегда любил петь и проходил обучение вокалу.
В конце интервью мы смогли записать импровизированный концерт в его исполнении. В репертуаре Марка Евгеньевича – романсы, песни известных советских композиторов Дунаевского, Богословского, Мокроусова и других.
Прошло менее 2 лет с тех пор, как Марк Евгеньевич отошел от педагогической деятельности. Сейчас он – пенсионер, но всю свою энергию вкладывает в общественную деятельность.
В его комнате стоят книжные шкафы, заполненные книгами, в основном – по физике и истории Великой Отечественной войны [1].
Найдите эту информацию на главной странице Centropa.
Нажмите / обозначте любое изображение, чтобы узнать больше …
История семьи
Я родился в Ленинграде 26 марта 1924 года в семье Евгения Марковича и Евгении Яковлевны Эпштейн. Я ничего не знаю о моих прабабушках и прадедушках со стороны отца; не помню я и бабушку с дедушкой по отцу. Я знаю только, что моего дедушку звали Мейер, а бабушкиного имени я не помню. Они носили фамилию Эпштейн. Когда я родился, дедушка уже умер, а с бабушкой мы не поддерживали связь.
Я также ничего не знаю о моих прабабушках и прадедушках по линии матери. Моего дедушку по маме звали Смеер (люди называли его Яков [2]) Шемшелевич, а бабушку – Гитель Яковлевна.
Жили они в Ленинграде; места их рождения я не знаю. Знаю только, что жили они в Ревеле (нынешний Таллин – столица Эстонии). У моих бабушки и дедушки по маме было две дочери (моя мама Евгения Яковлевна 1895 года рождения и мамина сестра Дина Яковлевна) и сын – Давид Яковлевич, родившийся в 1906 году.
Бабушка занималась общественной работой при жилищной конторе, а дедушка был сапожником. Мы жили близко от них (примерно в 15 минутах ходьбы), и часто с ними виделись. Дедушка и бабушка меня очень любили. Дедушка был человеком веселого нрава, но очень набожный; он соблюдал [иудейскую] традицию. Если я приходил из школы с бутербродами в портфеле, дед делал мне замечание: говорил, что их нельзя есть.
Дед ходил в синагогу, молился дома, отмечал все иудейские праздники и соблюдал Шаббат. Бабушка помогала деду соблюдать традиции; думаю, она не была набожным человеком. Предполагаю, что и в синагогу бабушка не ходила.
Дедушка носил мирскую одежду. Он был хорошим сапожником, его работу очень хвалили: люди говорили, что у него ловкие пальцы. Однажды я пришел к бабушке и дедушке с бутербродами с копченой свиной грудинкой в портфеле (их дала мне мама, которая не соблюдала кашрут). Дед увидел их и устроил скандал.
Дед знал, что я очень люблю варенье. Бабушка хранила банки с домашним вареньем в маленьком шкафчике. Дед давал мне столовую ложку, банку с вареньем и говорил: «Скорей кушай, пока не пришла бабка!» Это не значит, что ей было жалко, но она не понимала, как можно есть варенье столовыми ложками, а я очень любил так делать. Дедушка был очень доброжелательный, приветливый человек; бабушка была полной его противоположностью: она была очень строгой и не всегда понимала шутки.
Люди, которые работали с ней, говорили: «Твоя бабка может командовать большими подразделениями». Она всегда вела себя в духе советской власти, но, тем не менее, помогала деду соблюдать Традицию (она многое несла на своих плечах). Они были очень дружны между собой.
У деда была борода, но кипу он надевал, только когда молился. Бабушка не носила парик.
Дедушка и бабушка жили в однокомнатной квартире. Комната был большая, но загроможденная мебелью: большой книжный шкаф, шкаф для посуды, шкафчик с вареньем, большая ширма, диван, кровать, стол и несколько стульев. В прихожей была напольная вешалка с зеркалом. Это была отдельная квартира, не коммунальная [3]. Дедушка с бабушкой жили вдвоем. Мамины брат и сестра жили отдельно.
Бабушка была очень активной деятельницей в своей жилищной конторе. Бабушка и дедушка любили меня, и каждый мой приход был для них праздником. Бабушка с дедушкой отмечали все еврейские праздники и приглашали только родственников.
Семья моего отца происходила из города Велижа в Беларуси; там родились мои дедушка и бабушка по отцу, а также мой отец. Родился отец в 1885 году. К сожалению, его свидетельство о рождении было утеряно. Звали его Эпштейн Евгений Маркович или Генух Меерович (его еврейское имя). Отец был портным. С 1912 по 1917 год отец работал в «Берлинском магазине Бронштейна» в Санкт-Петербурге, с 1918 по 1922 – портным в театре музыкальной комедии, а затем – в «Смольнинском швейнике».
У отца было 4 сестры: тетя Циля, тетя Женя, тетя Роза и тетя Соня; они все жили в Ленинграде. Тетя Циля была выдающимся терапевтом, ее муж Самуил Карпович читал лекции в медицинском институте; их сын Виктор (сейчас ему 71 год) работает инженером по плазменной резке металлов.
Тетя Женя была певицей и работала в музыкальном училище; ее мужа звали Виктор Маркович. У них был сын Борис. Сейчас их уже нет в живых. Тетя Роза проработала всю жизнь с детьми в детском саду; замуж она не вышла. Четвертая сестра отца тетя Соня, ее муж Илья и их сын Изя уже умерли (Изю сбил трамвай, когда ему было 4 года).
Их дочери Галине сейчас 86 лет, и она очень плохо себя чувствует.
Они все получили хорошее образование. Думаю, что папа был старшим из детей. Не помню, где жила бабушка с папиной стороны. Я ее видел всего несколько раз в жизни. Отец был отличным портным. У него было много клиентов, и не только в городе; некоторые приезжали к нему из других городов. Отец был верующим человеком: он соблюдал посты, молился, ходил в синагогу, но не был фанатиком.
Отец всю жизнь занимался частным трудом (каждый вечер он работал дома), и работал добросовестно. В годы советской власти все, что у нас было нажито, конфисковали, и отец был выслан в Ленинградскую область в город Лугу, где мы и жили несколько лет. Произошло это в 1933 или 1934 году; в Лугу мы переехали вчетвером, всей семьей: мама, папа, мой брат Александр (родился в 1921 году) и я.
В Луге папу взяли на работу заведующим швейной мастерской, и он там работал; хорошо работал. А потом все изменилось… и мы вернулись в Ленинград. Квартира наша была занята, и мы с большим трудом поменяли наш дом в Луге на квартиру в Ленинграде. Бабушка с дедушкой жили в то время в Ленинграде на 8-ой Советской улице. Ни дедушка, ни папа никакого отношения к военной службе не имели.
Моя мама Эпштейн Евгения Яковлевна (в девичестве Шемшелевич) родилась в 1895 году в Ревеле (нынешнем Таллине – столице Эстонии). Я не знаю, когда мамина семья переехала из Ревеля в Санкт-Петербург: родители никогда об этом не говорили. Когда они приехали в Ленинград, мама не знала ни слова по-русски; первое время папа очень мучился, так как она говорила только на эстонском языке. Потом мама выучила русский, и дома родители разговаривали только на русском.
До революции 1917 года мама работала модисткой, но после замужества была домохозяйкой. Предполагаю, что у нее было только 10 классов образования. Мои родители грамотно писали и говорили. Они много читали, в частности, отец. Мама ухаживала за мной и братом, держала нас в ежовых рукавицах. Мама была очень властным человеком.
В семье у маминых родителей было трое детей: моя мама Евгения, ее брат Давид и сестра Дина. К нам на праздники всегда приходило много людей (родственников и друзей). Мама хорошо готовила.
В 1930-ые, когда власти сослали отца в Лугу, родители купили там небольшой домик; они выращивали овощи, ягоды. В Луге отец не соблюдал традицию (никаких обрядов): его угнетала мысль о том, что его сослали. Я помню, что в Луге отец продолжал шить и возил готовые вещи заказчикам в Ленинград. Клиентура его сохранилась. Отец был вынужден работать, хоть это и было трудно для него как с моральной, так и с финансовой точки зрения: ему нужно было содержать семью.
В 1936-37 мы вернулись в Ленинград и поселились на Невском проспекте, 158. До отъезда в Лугу мы жили на улице Пушкинской. Я все это помню, так как я более 55 лет проработал преподавателем, и у меня хорошая память.
Взросление
В Ленинграде у нас была интересная жизнь: мы ходили в кино, в театр, на танцы, отдыхали на Кировских островах, купались в Финском заливе, плавали на лодках. Я очень любил танцевать, да и до сих пор люблю: если мне скажут, что будут танцы с хорошей музыкой, я все брошу и побегу. Наверное, это у меня от мамы: она очень любила танцевать.
Она всегда говорила: «Сынок, ты будешь в меня!» Ленинградский Дворец пионеров ежегодно отмечает годовщину образования, и 12 февраля я всегда прихожу туда, смотрю торжественную часть и участвую в танцах. А после я чувствую себя так, словно мне лет на 20 меньше; я действительно оживаю! Вместе с женой мы многократно получали призы за танго, вальс-бостон, краковяк и др. в разных домах отдыха.
Мои родители много читали – преимущественно классику, но следили и за периодикой: литературными журналами, газетами; выписывали газету «Ленинградская правда». Я ходил в библиотеку, а родители обменивались книгами и журналами с родственниками и друзьями. Дома было много книг.
Друзья родителей были в основном из папиной клиентуры. Мама интересовалась политическими событиями, но не была членом партии. Ее друзья разделяли ее интересы. В основном это была еврейская среда; гоев было очень мало. Все они были представителями интеллигенции.
В детский сад я не ходил, был дома с мамой. Летом же мы всей семьей ездили на дачу в пригород Ленинграда (в Курорт или Сестрорецк). Пока мы с братом были маленькими, родители не уезжали далеко от Ленинграда; позднее мы начали ездить на лето в Сочи и в другие места на Черном море. Мама ездила в Таллин перед войной, где у нее было много знакомых и друзей; папа же до войны не покидал Ленинград.
Я родился в Ленинграде 26 марта 1924 года, мой старший брат Александр – в 1921 году.
Я учился в школе № 162; школа находилась недалеко от кинотеатра «ПРИЗЫВ». Учился я с удовольствием, был очень усидчивым: я мог заниматься по 5-6 часов, особенно если не получались задачи. Я был отличником. Вот мой аттестат, который позволил мне поступить в Ленинградский институт киноинженеров без вступительных экзаменов после войны.
Моими любимыми предметами были математика и физика; поэтому я и стал преподавателем физики.
Я помню своих учителей. Николай Николаевич Платоненко преподавал математику, Коцюбинский – географию (он много путешествовал и умел занимательно рассказывать). Химию преподавала Кетлер. Меня очень любила учительница немецкого языка Аглаида Петровна. Благодаря ей, на передовой я мог разговаривать с пленными немцами. Потом пришла новая преподавательница географии; я не выносил ее, а она постоянно придиралась ко мне. Как я теперь понимаю, из-за моей национальности.
Я не помню каких-либо проявлений антисемитизма в школе. Мой старший брат часто не мог решить сложные задачи по физике и просил меня сделать это за него. Я решал, а его учительница физики говорила: «Догадываюсь, что эту задачу решил младший Эпштейн».
Одновременно я учился в музыкальной школе: я начал с фортепьяно, а потом занимался вокалом. Я любил ходить в ближайший дом культуры на танцы, но уйти из дома было сложно, так как мама обычно была против.
В школе я дружил с Наумом Кацунским. Наум был моим единственным и самым лучшим другом. Вот его фото 1945 года. Мы вместе ходили на танцы, вместе делали домашние задания, ходили домой друг к другу. Моя мама его очень любила, а его мама очень любила меня. Мама Наума очень хорошо ко мне относилась, и не знала, что на стол поставить, чтобы получше угостить меня. В выходные дни мы ходили в кино, встречались с девушками. Сейчас Наума уже нет в живых.
Одно лето я провел в пионерском лагере в Тайцах в пригороде Ленинграда. Я храню свою фотографию, на обороте которой я написал: «Поправился в пионерлагере (на 300 граммов), а, приехав домой, поправился еще (на 2 кг)».
Школьником я очень увлекался чтением художественной литературы и любил рассказывать о прочитанном. Таким образом, у меня развились способности рассказчика, которые в дальнейшем мне очень пригодились, когда я начал работать преподавателем. Я уже много лет веду занятия по военно-патриотическому воспитанию в школах и ПТУ [профессионально-технические училища или ПТУ в СССР и в некоторых других странах – специальные учебные учреждения по подготовке специалистов среднего уровня для разных промышленных и сельскохозяйственных организаций, транспорта, коммуникаций и др.]. Ребята обычно слушают меня с большим интересом, в частности, когда я рассказываю им о блокаде Ленинграда.
Мой брат Эпштейн Александр был на три года старше меня. Он был очень музыкальным, очень хорошо играл на фортепиано. Кроме гуманитарных предметов, учеба ему давалась очень трудно. Я помогал ему в учебе. Он был очень общительным, улыбчивым, жизнерадостным, пользовался большим успехом у девушек.
Мой брат любил импровизировать на фортепиано, много читал. У нас с ним были идеальные отношения. К сожалению, в десятом классе он погиб: он возвращался домой из школы, а мальчишки играли и кидались кусками льда. Случайно ему попали в голову, и через 3 дня он умер. Ему даже не исполнилось 19 лет. Наша черноволосая мама за три дня поседела. Мама умоляла хирурга спасти моего брата за любые деньги, но ничего нельзя было сделать. Мой брат не успел закончить школу. Произошло это незадолго до начала войны.
Во время войны
22 июня 1941 года мы узнали о начале войны по радио. В Ленинграде была прекрасная погода. Выступление Молотова [4] встревожило всех. Выступление Сталина было 3 июля. Оперативные сводки вызывали тревогу. В Ленинграде была введена карточная система на продукты, но постепенно количество продуктов, которые можно было купить на карточки, уменьшалось. Самое тяжелое время пришлось на ноябрь 1941 – февраль 1942, когда по карточкам можно было получить всего 125 граммов хлеба в день.
По сути, это был даже не хлеб, а опилки и что-то подобное. В июне 1941 года я окончил 9-ый класс. Мы начали готовиться к обороне: заклеивали окна бумагой крест-накрест, в небе появились аэростаты. Крыши военных объектов, школ, заводов, медицинских учреждений покрывали специальной маскировочной краской.
Наступила осень, стало темно, появились специальные фосфорные значки. Освещения в городе не было, и люди носили эти фосфорные значки на одежде, чтобы быть заметными на улице для других. В октябре перестал работать городской транспорт, так как не было электроэнергии. Не работал водопровод, не было отопления. Тридцатиградусные морозы были просто жуткими, так как не хватало дров. Люди жгли мебель, книги, окна закрывали подушками, чтобы согреться. Еду мы готовили на печках-буржуйках.
Мама случайно обнаружила в шкафу немного изюма и грецких орехов, и это помогло нам продержаться некоторое время. Иногда мой друг Наум приносил нам сосиску (его отец работал на мясокомбинате). Мы разрезали эти сосиски на 50 частей перед тем, как съесть. Рассказывали о случаях людоедства. [В Ленинграде] съели всех кошек и собак, и некоторые люди начали есть людей. Они ловили детей, убивали их, и продавали их мясо и перемолотые кости. Официально об этом не сообщалось. Только много лет спустя я прочитал несколько статей об этом в газетах.
В школе учителя часто посылали нас узнать, почему те или иные учащиеся не приходят на занятия. Обычно мы ходили по несколько человек, но иногда я ходил один. Я боялся, что сойду с ума. Все двери в квартирах были открыты. Я заходил, здоровался, спрашивал, есть ли кто в квартире. Если никто не отвечал, я заходил в комнаты. Люди обычно лежали в кроватях; очень часто все они были мертвы. То, что я видел, ужасало: мертвые люди лежали или сидели в кроватях с открытыми глазами. Сейчас невозможно представить себе тот ужас, который мы пережили.
Немцы начали сбрасывать зажигательные бомбы. Взрослые учили нас обращению с ними. Сначала было страшно, но потом мы поняли, что надо схватить такую бомбу и быстро опустить ее в емкость с водой для нейтрализации. На улицах практически не было людей. Если человек шел по улице и что-то нес, у него это обязательно отбирали; если у человека не было ничего, его/ее могли затолкать за парадную дверь, убить и съесть. Жизнь била ключом только на рынке.
Были люди, которые в самый голод имели все (например, директора магазинов). На рынке можно было обменять ценности на хлеб. Повсюду свирепствовали голод, холод и нищета.
В нашем районе действовало три школы. Меня как отличника пригласили во Дворец пионеров. Там для нас организовали хороший стол – большие блюда с бутербродами! Нам даже команду не успели дать: дети сразу же набросились на эти бутерброды!
Канализация не работала, и нечистоты выносили на задний двор в ведрах, а некоторые люди выливали содержимое ведер из окон на улицу. Потом по радио власти стали предупреждать, что с приходом весны может начаться эпидемия. Мы пережили тяжелые времена; то, что пережили мы, никто никогда не переживал и переживать не будет.
Дела обстояли очень плохо: есть было нечего; мне посоветовали устроиться на работу, так как рабочие получали рабочие продовольственные карточки (250 г хлеба, а не 125 г). Я устроился учеником слесаря на Херсонской улице, недалеко от дома Наума; мне сразу же дали рабочую продовольственную карточку и пропуск для прохода в ночное время.
Родители расплакались, когда узнали, что я получил рабочую карточку. Стало чуть-чуть легче. Воду я приносил из Невы. Это было настоящим испытанием. К проруби было очень сложно подойти: ступеньки обледенели, и я скатывался на попе. Люди со своей посудой выстраивались в гигантскую очередь у проруби. Прорубь была очень узкой, так как стояли морозы около 30 градусов. Люди замерзали, пока ждали в очереди, часто теряли сознание, а некоторые и умирали. Помочь им было невозможно.
Я приносил воду из Невы для 2 семей: для моих родителей и для бабушки с дедушкой.
О блокаде Ленинграда много написано людьми, которые с ней не столкнулись, поэтому правду можно узнать только от тех немногих свидетелей блокады, которые еще живы.
В августе 1942 года мне принесли повестку из местного военного комиссариата. Я окончил к тому времени школу «на отлично» и получил аттестат с отличием.
В школе, которую я окончил в блокаду, есть музей, и один из экспонатов в нем – копия моего аттестата. В этой школе я провожу уроки мужества для учеников.
Всю блокаду наша семья прожила в Ленинграде. Отец продолжал работать, но потом он опух от голода и не мог вставать с постели. Мать превратилась в настоящую мумию: до войны она была полной (85 кг), а в блокаду весила 36 килограммов… Она ухаживала за отцом и его выходила. Мои родители выжили.
Однажды мы чуть не съели человека. Собака случайно забежала в нашу квартиру и начала лаять на кусок мяса, который мама принесла с рынка. Нам все стало понятно. Моего дядю, главного инженера военного завода, съели. Однажды вечером к нам пришли наши соседи и сказали, чтобы мы шли в соседний подъезд. Мы нашли там тело нашего родственника; все мясо с тела было срезано. Это был кошмар.
Я уверен, что родители не выжили бы без меня. Однажды в школе я получил котелок со щами. Это были фантастические щи! Дедушка одной из моих одноклассниц ездил за город и привез немного хряпы от капусты. В школе из воды и этого слабого подобия капусты сварили щи для нас, учеников. Я отнес этот котелок родителям; всю дорогу я боялся, что эти щи могут у меня отнять. Мама была чудной женщиной. Несмотря на то, что не было воды, электричества, центрального отопления и канализации, она старалась содержать квартиру в чистоте.
Мама поставила мои щи на буржуйку, чтобы разогреть их. Мы с отцом сидели за столом, накрытым белоснежной скатертью, и стучали ложками. Мама обычно нарезала хлеб (125 граммов хлеба на человека в день) на тонкие ломтики и укладывала их на большую тарелку, чтобы создать впечатление изобилия хлеба. Итак, мы сидели за столом и ждали щи. Мама сняла котелок с буржуйки и направилась к столу, но споткнулась и упала. Щи разлились по полу. Я схватил стул и, если бы не отец, я бы убил мать; но отец закричал: «Сынок! Мама!» Это остановило меня. Мы все нагнулись и собрали кусочки капусты с пола; ели мы их с хлебом. Никогда не забуду этого.
Послушайте, что было дальше. Мама купила кошку, и я ее съел. Почему-то я съел и кошачьи глаза, хотя мама и уговаривала меня не делать этого. Кошачий пигмент начал блестеть в моих глазах. Как-то вечером я вошел в комнату, и мама закричала: «Дьявол!» Папа говорит: «Какой дьявол?» Мама кричит: «Посмотри!» Отец посмотрел на меня и говорит: «Да, что-то страшное, похоже на дьявола!»
Дьяволом был я. Я удивился, увидев, как быстро они забаррикадировали мою комнату шкафом и столом. Я понял, что блеск в моих глазах запугал моих родителей до смерти. Два дня родители не выпускали меня из комнаты. Я стучал по двери, уговаривал их поверить, что я их сын. Они не верили и говорили: «Сиди там, ты дьявол». Через несколько дней я пришел в норму. Это был еще один блокадный кошмар.
В блокаду мама отнесла на рынок все ценное, что было дома: например, она продала дорогой костюм отца за 200 граммов хлеба и один кусочек сахара.
Школы продолжали работать и во время блокады. Я учился в школе № 11 [5]; потом она стала 162-ой.
Я и родители пережили блокаду, а дед и бабушка умерли от голода. Они были похоронены на еврейском (Преображенском) кладбище.
Дед одного из моих одноклассников отвез нас на телеге, запряженной лошадью, на Преображенское кладбище; мы расплатились с ним бутылкой водки. Было очень холодно, и трудно было найти рабочих, которые бы выкопали могилу в замерзшей земле. Надписи, которые мы сделали на надгробиях, пропали, и мы не смогли найти могилы. Я был там несколько раз после войны, но не нашел ни их могил, ни дощечек с их именами. Все пропало. Дед умер раньше, затем бабушка. Это было ужасно.
В августе 1942 года я получил повестку. Школу я к тому времени окончил и получил аттестат отличника.
Меня призвали в армию и отправили в местный военный комиссариат. Родители остались дома. Нас, новобранцев, посадили за стол, дали котелок пшенной каши каждому и можно было есть, сколько хочешь. Пришел врач и предупредил, чтобы мы много не ели, так как, по сути, мы уже умирали от голода. Не все последовали его совету; четыре парня умерли прямо за столом. Было страшно смотреть, как ели изголодавшиеся люди.
Потом нам выдали военную форму. Наши размеры никого не интересовали, и в итоге мы представляли собой посмешище.
Нас направили на Ленинградский фронт. Я попал в отдельную роту снайперов, в Левашово (78-ой стрелковый батальон). Там нас учили недели две. Условия были приближены к фронтовым. В 6 утра – подъем; жили мы в больших казармах и спали на дощатых нарах. Утром – а тогда было очень холодно – мы бежали к озеру, где окунались. Через две недели нас отправили на передовую. Вопросы задавать было нельзя, иначе можно было попасть в руки СМЕРШа [6].
Мы сидели в траншеях. Иногда для нас оборудовали специальные места: на деревьях, на крышах и др.. Мы занимались убийством: мы были вынуждены стрелять по немцам. Мы стреляли, если появлялась движущаяся цель.
Я не вел подсчет убитых мной немцев, но мои командиры сказали мне, что их было примерно 25 (за период с октября по декабрь 1942 года). В декабре мы начали подготовку к прорыву блокады Ленинграда [7]. Распорядок был очень строгий; иногда мы ходили в разведку.
Немцы на другом берегу Невы (в районе Дубровки) вырыли себе землянки; они создали настоящие земляные укрепления. В землянках у них было все, в чем они нуждались. Когда мы позже взяли эти укрепления штурмом, мы с удивлением обнаружили в землянках немцев пианино. Командование усиленно тренировало нас, так как немцы облили водой крутой берег Невы высотой 12-14 метров; вода замерзла, и нам надо было перейти реку по льду, а затем выбраться на берег по высоким лестницам.
12 января 1943 года нас построили на берегу Невы; приехал старшина с бочкой. Нам раздали по кружке и сказали: «Мужчины, шаг вперед!» Мы все сделали шаг вперед. Старшина подходил и наливал нам из бочки спирт в кружку.
Командиры сказали, что нам предстоит тяжелая работа – взятие другого берега Невы, где укрепились немцы. Мы были тепло одеты: на нас были полушубки, ватные брюки, теплые шапки, но опыта у нас не было. Нас предупредили, что если нас ранят, надо упасть и попытаться выжить.
В ином случае, нам никто уже не поможет, поэтому надо выпить. Однополчане возмутились: как это – выпить, опьянеть и идти в бой? Один парень сказал: «Я пить не буду». Старшина ему заявил: «Ты [вышел из строя и] сказал, что ты мужик. Значит, ты не мужик! Встань в строй!» Старшина наблюдал, как мы пили.
Я выпил полкружки спирта; запить было нечем, и мы стали заедать чистым снегом. Заиграл оркестр; мы услышали грохот канонады и ринулись с лестницами вперед. Нам стало жарко, мы были пьяны, и мы побежали с криками «УРА!» Если бы мы могли трезво смотреть на ситуацию, думаю, мы бы не побежали вперед. А вокруг нас пулеметы бьют, артиллерия, взрываются мины. Мы приставляли лестницы к берегу, а немцы сталкивали их. Лестницы падали назад вместе с людьми, и люди ломали себе спины, головы и кричали от ужаса и боли. В это время снаряды и мины падали в Неву, и все шло под воду. Вокруг все было в крови и в мясе… Невозможно описать словами то, что происходило.
Я был неверующим, но я верил, что у каждого человека – своя судьба. И вот мы ворвались в траншеи, побили немцев и спрятались в воронках от снарядов. Когда мы выбежали из воронки, я почувствовал, что меня чем-то сильно ударило в голову. Я упал и потерял сознание. Потом уже мне рассказывали, что в голове у меня была большая дыра, и казалось, что поврежден головной мозг.
Хирург осмотрел меня и приказал отнести поближе к моргу. Медсестры аккуратно перевязали мою рану. В полузабытьи я услышал, что меня собирались немедленно отправить в госпиталь в Ленинград.
В январе 1943 года я оказался в Ленинграде. Когда меня привезли в нейрохирургический институт на ул. Маяковского, дежурил Поленов, основатель института. Он осмотрел меня и распорядился срочно отправить на хирургический стол [Поленов Андрей Львович (1871-1947 гг.) – один из основоположников нейрохирургии в СССР]. Оперировали меня 6 часов, а затем я долго был без сознания. Поленов часто приходил осматривать меня и кричал на медсестер: «Ему – самое лучшее!» Все самое вкусное лежало на моей тумбочке. Потом меня перевели в больницу имени Мечникова. Я провел полгода в неврологическом отделении. Меня окружали сумасшедшие, многие были привязаны к кровати. Родители обо мне ничего не знали.
Я был в ужасе от своих соседей [по палате]. Потом меня выписали из больницы и направили в воинскую часть. Отец навещал меня там, мамы я не видел. Вскоре меня опять отправили на Ленинградский фронт, а потом – на Прибалтийский. Там меня повторно ранили и направили в госпиталь в Эстонии. Однажды к нам в палату пришел врач и сказал, что мы все должны покинуть госпиталь и спрятаться в поле: ожидалась бомбежка госпиталя. Мы все спрятались в стогах сена. К слову сказать, эстонцы нас ненавидели и были случаи, когда они стреляли в спину нашим офицерам.
Мы нашли сеновал и спрятались там; условились мы и о том, что должно быть ночное дежурство. Ночью нас разбудил один из дежурных. К счастью, он знал эстонский язык и услышал, как местные люди говорили между собой: «В этот сарай зашли русские, давайте их сожжем». Когда дежурный услышал это, он бросил в них гранату и спас всех нас.
Всего у меня было 5 ранений; демобилизовали меня в 1945 году в Казани (после того, как я в пятый раз проходил лечение). Произошло это незадолго до окончания войны. Кстати, в 1944 году я принимал участие в освобождении Сиверской (пригород Ленинграда), где сейчас находится наша дача [8].
На фронте я вступил в коммунистическую партию, в которой состоял вплоть до ее распада в годы перестройки [9].
После демобилизации я вернулся в Ленинград, к родителям. За службу в армии я получил 14 000 рублей; на то время это была достаточно значительная сумма. Мы купили мебель. Родители были в приличном состоянии.
После войны отец стал опять заниматься шитьем. Он работал в ателье мод, а мама вела домашнее хозяйство. Так родители благополучно прожили до 1955 года, когда в Пярну (приморский городок в Эстонии) умер отец. Я расскажу вам, как это случилось.
После войны
Отец продолжал работать, но с возрастом работа давалась ему все тяжелее. Однажды он заболел гриппом. Мама просила его не ходить на работу, но он продолжал работать и перенес грипп «на ногах». Летом ему выделили путевку в санаторий в Пярну, в Эстонии, и они с мамой поехали туда. Я тогда отдыхал на море, в Сочи.
В Пярну было очень жарко, и отец решил искупаться в Финском заливе. Мама была против, так как отец совсем недавно болел, но папа не последовал ее совету. Когда он вышел из воды, его знобило и поднялась температура. Мама испугалась. От соседей она узнала, что поблизости отдыхают кремлевские врачи из Москвы. За большие деньги она сумела собрать консилиум из этих врачей; они сказали маме, что отец проживет не больше трех дней. Мама послала мне телеграмму в Сочи: «Сынок, если ты хочешь увидеть отца, срочно приезжай».
Я с большим трудом достал авиабилет до Ленинграда, откуда поездом добрался до Таллина, а затем – в Пярну. Когда я приехал, состояние отца ухудшилось: он уже не говорил и вскоре умер. Мы не хотели хоронить его в Пярну. Эстонцы ни за какие деньги не соглашались везти его на машине в Ленинград. Наконец нам удалось организовать транспортировку железной дорогой за большие деньги: они согласились поставить гроб в товарный вагон. Я уверен, что отец мог еще жить и жить, если бы не этот грипп.
Папа умер в 1955 году в возрасте 70 лет. Я помню, что он всегда был очень здоровым человеком и никогда не болел.
После смерти папы с мамой что-то произошло: у нее стали плохо работать рука и нога, и, думаю, она сошла с ума. Она жила вместе со мной и моей женой, так как найти в то время сиделку было невозможно. Мы уходили на работу, оставляли ей еду, а когда вечером возвращались, она была вся в грязи. По ночам она громко кричала и не давала нам спать. Потом ее забрали в больницу, и 19 марта 1968 года мама умерла.
После войны я поступил в Ленинградский институт киноинженеров без вступительных экзаменов как бывший фронтовик и так как у меня был аттестат отличника. Мне было трудно учиться: почти все было забыто. Но, как и прежде, я прилежно учился и через 5 лет получил диплом инженера с отличием. Потом меня вызвали в местный партком: меня решили направить в Тулу директором технического колледжа киномехаников.
Я в то время хотел поступать в аспирантуру, куда и подал заявление. Однако руководитель кафедры акустики отклонил мою кандидатуру. Потом я понял, что причиной тому был мой «пятый пункт» [10]. Было это в 1950 году. Я согласился и уехал в Тулу, где снял комнату. Я читал лекции по усилителям и политическим предметам. Все было хорошо, школа моя была на хорошем счету, но родители сообщили мне, что я должен немедленно приехать, если я не хочу потерять свою комнату в Ленинграде. Мне было сложно уехать из Тулы, но меня согласились отпустить при условии, что я найду себе замену. Я уговорил одного местного жителя (киномеханика) занять мою должность, и уехал.
Я приехал в Ленинград в 1953 году. Умер Сталин, время было тяжелое.
После возвращения в Ленинград, я начал работать в Ленинградском Дворце пионеров заместителем заведующего отделом науки и техники. В мои задачи входило преподавать одаренным школьникам физику. Позднее руководство Дворца предложило мне руководить городской олимпиадой по физике, химии и математике. Эта работа занимала у меня очень много времени: подготовка учащихся и координация работы во всех районах города. Кроме того, я организовывал экскурсии по лабораториям нашего отдела для школьников из разных школ города.
Я рассказывал о наших лабораториях и приглашал учащихся к нам учиться. Ежегодно мы проводили выставку работ наших учащихся. Во Дворец пионеров часто приезжали интересные люди: например, у нас были Джавахарлал Неру, Ив Монтан и Симона Синьоре. Одновременно я учился на курсах повышения квалификации для учителей физики и радиоэлектроники, и параллельно преподавал физику в нескольких школах Ленинграда. Я работал во Дворце пионеров с 1953 по 1962 гг..
До войны я окончил музыкальную школу (по классу вокала). Когда я учился в Ленинградском институте киноинженеров, я пел там под аккомпанемент оркестра. Кроме того, я также пел в оперной студии при Ленинградской консерватории. Студия находилась в Доме учителя (бывшем Юсуповском дворце). Нашим преподавателем был заслуженный артист БССР Арон Соломонович Бубельников – отец известного дирижера Павла Бубельникова. Мы готовили тогда к постановке оперетту «Акулина» по мотивам «Барышни-крестьянки» А.С. Пушкина [11]. Мы играли под аккомпанемент пианиста.
Со спектаклем «Акулина» мы выступали не только в Ленинграде, но и в Ленинградской области. Спектакль шел с большим успехом. Я пел заглавную партию Алексея Берестова. Работал я и моделью на показах мод. Так я подрабатывал во время учебы в институте. Я был очень активным. Среди моих друзей были и пианисты, и аккордеонисты, и гитаристы. Когда мы собирались вместе дома, мы много пели. Я очень любил петь и люблю до сих пор. Если бы была возможность, я бы пел и теперь. К сожалению, многих моих знакомых уже нет в живых.
После окончания последнего курса, я получил квалификацию киномеханика. Практику мы проходили в разных кинотеатрах города.
Во время работы во Дворце пионеров я познакомился со своей будущей женой. Моя жена, Роза Яковлевна Эберт, окончила факультет французского языка Ленинградского института иностранных языков и преподавала французский язык в школе. Она привела учеников во Дворец пионеров на экскурсию и попала в мой отдел. Мы заметили друг друга, я начал за ней ухаживать, и это закончилось свадьбой. Свадьбу мы отмечали в большой столовой Мариинского театра. У нас было 102 гостя. Играл оркестр, несколько человек снимали кино. Мы хорошо провели время. Я до сих пор храню пригласительные билеты на нашу свадьбу. На второй день я собрал своих сотрудников из Дворца пионеров, а моя жена пригласила своих коллег из школы.
Жена моя родилась в 1928 году.
Во время работы во Дворце пионеров заведующая нашим отделом плохо ко мне относилась: предполагаю, из-за того, что была антисемиткой.
Я был членом КПСС с 1943 года; в партию я вступил на фронте.
Устроиться на работу в то время было очень сложно, в частности, если камнем преткновения был «пятый пункт». Директор школы, в которой работала моя жена, был очень порядочным человеком. Он подсказал моей жене, чтобы она срочно занялась усовершенствованием своего английского (основным языком у нее был французский). Дело в том, что в то время английский становился основным иностранным языком в школах, и моя жена могла остаться без работы с французским языком.
Она окончила курсы повышения квалификации для преподавателей английского языка и начала преподавать английский язык в школе. Поскольку зарплата была достаточно маленькая, директор предложил ей совмещать преподавание с должностью пионервожатой [12].
Мама моей жены Мария Романовна была белошвейкой и очень быстро работала. Отец жены был портным (как и мой отец). Удивительной души был человек. Он очень меня любил – как родного сына. Он часто просил меня рассказать о прочитанной книге или об увиденном фильме. Он говорил, что я – лучший рассказчик из всех, кого он знал. У моей жены был также старший брат (на 4 года старше меня). Он был военным врачом на подводной лодке и окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде.
Потом он уехал в Челябинск, где работал на кафедре микробиологии. При поддержке жены он стал кандидатом наук, а затем защитил докторскую диссертацию. Он стал профессором, заведовал кафедрой микробиологии Челябинского медицинского института и был также проректором института. Позже он стал членом-корреспондентом Академии наук. Очень приятный в общении был человек.
В сентябре 1962 года я перешел работать в Ленинградский радиотехнический техникум; за работу там я получил много грамот. Вот они…
Проработал я там около 44 лет (до 1 сентября 2006 г.).
В 1968 году умерла моя мама. Нам было достаточно сложно обменять нашу квартиру на другую, но у нас все получилось, и на протяжении многих лет мы жили с родителями моей жены. Потом ее родители умерли, и мы с женой остались вдвоем в этой квартире.
Во время работы в техникуме я никогда не встречался с проявлениями антисемитизма. Все мои коллеги прекрасно ко мне относились.
В 70-е годы наши родственники ухали в Канаду. Мы с женой обсудили тему отъезда и решили не уезжать из страны.
Среди моих родственников было несколько верующих людей. Мой папа был религиозен, но не был фанатиком. Он ходил в синагогу, отмечал еврейские праздники, в частности, Песах. Мама не была религиозна. А я вырос атеистом. В семье моей жены еврейские праздники не отмечали.
Сейчас я часто хожу в еврейский общинный центр, в организацию евреев-ветеранов войны, когда там проводят разные культурные мероприятия. Еврейские традиции присутствовали в моей жизни, только пока были живы родители.
В 1950-ые я узнал, что Сталин готовил депортацию всех евреев куда-то очень далеко, за пределы европейской части страны. Думаю, что многие погибли бы в пути [13], но, к счастью, Сталин умер в 1953 году.
Я уже рассказывал, что моя начальница во Дворце пионеров враждебно относилась ко мне и сместила меня с должности без малейшего на то основания. В сложных ситуациях я всегда обращался в местный партком, где мне немедленно приходили на помощь. Я был активным членом КПСС и успешно выполнял партийные поручения. Например, многие годы был членом областной избирательной комиссии.
Я узнал о «деле врачей» и о преследованиях евреев-врачей, когда работал в Туле. Я выступил на собрании в их защиту. У меня хотели забрать партийный билет и исключить меня из партии. Я чудом избежал этого.
Войны в Израиле в 1967-1973 годах никак не затронули меня.
Я никогда не был в Израиле. Родственники моей жены, некоторые мои знакомые живут там, но моих родственников там нет.
Большинство наших знакомых – русские; это хорошие люди.
После перестройки моя жизнь не изменилась, так как я продолжил работать на прежнем месте работы и не поменял род деятельности. Меня часто приглашают в школы: я рассказываю детям о войне и о блокаде Ленинграда. Надо сказать, что дети обычно очень внимательно меня слушают.
Иногда меня приглашают на разные мероприятия, организуемые еврейской общиной Санкт-Петербурга. Один раз я был в новом здании Еврейского общинного центра на Разночинной улице. Несколько лет назад я и моя жена получали посылки с продуктами к еврейским праздникам. Во-первых, это было очень приятно, а, во-вторых, это было значимой поддержкой для нашей семьи. В этом году перед Песахом меня пригласили в Еврейский общинный центр и вручили лишь мацу. Учитывая, что я – человек в возрасте, а Еврейский общинный центр находится далеко от моего дома (дорога туда занимает полтора часа), такое, мягко говоря, «внимание» вызывает недоумение и разочарование. Мацу я могу купить и недалеко от дома.
Я часто посещаю организацию евреев-ветеранов войны на Гатчинской улице; иногда я там пою.
Словарь терминов:
[1] Великая Отечественная война: 22-го июня 1941 года в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский союз без объявления войны, что стало началом так называемой «Великой Отечественной войны». План «молниеносной войны» Германии, известный как операция «Барбаросса», практически достиг своей цели по разгрому Советского союза в ближайшие месяцы после нападения. Застигнутые врасплох, неподготовленные советские войска потеряли целые армии и огромное количество техники в первые недели после начала войны. К ноябрю 1941 года, немецкая армия захватила Украинскую Республику, взяла в осаду Ленинград (второй по величине город СССР) и угрожала взятием самой Москвы. Война закончилась для Советского союза 9-го мая 1945 года.
[2] Распространенные имена, перекликающиеся по звучанию или смыслу: Русифицированные или русские имена, которые использовались евреями в повседневной жизни и были приняты в официальных документах. Ассимиляция русских евреев на рубеже 19-го и 20-го веков проявлялась, среди прочего, в русификации имен. В некоторых случаях русифицированным было только написание и произношение (например, «Исаак» вместо «Ицхак»; «Борис» вместо «Борух»), в других случаях традиционные еврейские имена заменялись на схожие по звучанию русские имена (например, «Евгения» вместо «Гита»; «Юрий» вместо «Юда»). После усиления государственного антисемитизма в СССР в конце 1940-ых, большинство еврейских родителей перестали давать своим детям традиционные еврейские имена во избежание дискриминации.
[3] Коммунальная квартира: Советские власти планировали улучшить жилищные условия путем конфискации «избыточной» жилой площади у зажиточных семей после революции 1917 года. В квартиры заселяли несколько семей, при этом каждая семья занимала одну комнату, а кухня, туалет и ванная комната были общими для всех жильцов. Коммунальные квартиры или коммуналки существовали десятилетиями, что было обусловлено хронической нехваткой жилья в городах. Коммуналки существуют и сейчас, несмотря на государственные программы строительства новых домов и ликвидацию коммунальных квартир, начатые в 1960-ые годы.
[4] Молотов, В.П. (1890-1986): Государственный деятель, один из высших руководителей партии. Министр иностранных дел с 1939 года. 22 июня 1941 г. им было объявлено по радио о нападении Германии на СССР. Им и [Энтони] Иденом также было разработано соглашение о разделе сфер влияния СССР и Запада в новой послевоенной Европе.
[5] Школа №: У школ были номера, а не названия, что было частью государственной политики. Все школы были государственными, и должны были быть идентичными.
[6] СМЕРШ: Сокращение от «Смерть шпионам!». Отдел контрразведки в СССР, созданный в годы Второй мировой войны для обеспечения безопасности в тылу действующей Красной Армии, на фронте – для ареста «изменников, дезертиров, шпионов и преступных элементов». Полное наименование отдела – Главное управление контрразведки «СМЕРШ» Народного комиссариата обороны СССР. Это название для контрразведывательного подразделения Красной Армии было введено 19 апреля 1943 года; подразделение действовало как отдельная единица до 1946 года. Возглавлял Главное управление контрразведки «Смерш» Виктор Абакумов. Одновременно были созданы Управление контрразведки «СМЕРШ» Наркомата Военно-Морского Флота и отдел контрразведки «СМЕРШ» Наркомата внутренних дел (НКВД).
Главным противником СМЕРШ в его контрразведывательной деятельности был абвер – немецкая служба разведки и контрразведки. СМЕРШ также занимался «фильтрацией» солдат, вернувшихся из плена, и населения захваченных территорий. Кроме того, СМЕРШ задействовали для наказаний внутри самого НКВД; СМЕРШу разрешалось проводить расследование, арестовывать и пытать, принуждать подписывать сфабрикованные признательные показания, устраивать показательные процессы, направлять в лагеря или расстреливать людей. СМЕРШ также должен был выявлять и уничтожать перебежчиков, двойных агентов и др.; также СМЕРШ задействовали для поддержания военной дисциплины в Красной армии с помощью заградительных отрядов, которые должны были стрелять в советские войска в случае отступления. СМЕРШ привлекали и для выявления «врагов народа» за пределами СССР.
[7] Блокада Ленинграда: 8 сентября 1941 года немцы полностью окружили Ленинград, что стало началом блокады Ленинграда, которая продлилась до 27 января 1944 года. Блокада была сопряжена для жителей города с неслыханными трудностями и лишениями. За время блокады, продлившейся почти 900 дней, сотни тысяч ленинградцев умерли от голода, холода и болезней.
[8] Дача: сельский дом; термин подразумевает небольшие дома и участки земли. Советскими властями было принято решение разрешить этот вид деятельности советским людям в качестве подспорья. Большинство городских жителей выращивает овощи и фрукты на своих садовых участках, из которых делает заготовки на зиму.
[9] Перестройка: Экономическая и социальная политика в СССР в конце 1980-ых, связанная с именем советского государственного деятеля Михаила Горбачева. Этот термин описывает попытки, предпринятые для преобразования стагнирующей, неэффективной командной экономики Советского союза в децентрализованную рыночную экономику. Руководителям производств, местным органам власти и партийным чиновникам была предоставлена более широкая автономия, введены открытые выборы в попытке демократизировать коммунистическую партию. К 1991 году перестройка пошла на спад и вскоре потеряла актуальность в связи с распадом СССР.
[10] «Пятый пункт или пятая графа»: Обязательное указание национальности во всех формах о приеме на работу. Евреи, которых относили в СССР к отдельной национальности, подвергались притеснениям в этой связи с конца Второй мировой войны до конца 1980-ых.
[11] Пушкин, Александр (1799-1837): Русский поэт и прозаик, одна из выдающихся фигур в русской литературе. А.Пушкин – основоположник современного русского поэтического языка; многие его произведения основаны на русской истории. Роман в стихах «Евгений Онегин» о взаимно отвергнутой любви – венец творчества А.Пушкина. В этом произведении также остроумно и тонко описано русское общество того периода. Александр Пушкин погиб [от смертельного ранения] на дуэли.
[12] Всесоюзная пионерская организация: коммунистическая организация для подростков в возрасте 10-15 лет (сравнима с бой-/герлскаутами в США). Цель организации заключалась в воспитании молодого поколения в соответствии с идеалами коммунизма, подготовке пионеров к вступлению в комсомол, а затем в коммунистическую партию. Все подростки в Советском союзе были пионерами.
[13] Насильственное переселение в Сибирь: Сталин проводил политику принудительного переселения определенных народов (крымских татар, чеченцев и др.) в Сибирь. Людей ночью без предупреждения выселяли из домов и помещали в транспорт. Большинство из них умерло в пути от голода, холода и болезней.
Найдите эту информацию на главной странице Centropa.
Память – это образовательная программа Centropa по еврейской истории 20 века в Беларуси и России.
Ⓒ 2020 Centropa — Все права защищены — Юридическая информация – Политика конфиденциальности — Настройки файлов cookie
